Рита
Спиной вваливаюсь в кабинет и цежу сквозь зубы:
– Не хожу я на свидания! Счёт выпишу – сами передумаете! И не стучите! У меня ребёнок спит, – закрываю дверь, чуть не прищемив Коляну нос, поворачиваю с треском ключ в замке и замираю от шороха за спиной.
Показалось?! Поворачиваюсь, как в замедленной съёмке. Сердце стучит в уши, словно цирковой барабанщик в литавры бьёт. Еще чуть-чуть и скажет завтра Люська, как в старом фильме: «Инфаркт микарда! Вот такой рубец!»
Маруся, укутанная в одеяло, спит на руках у Фрола, а он снова листает ленту в телефоне. Лицо дочери безмятежно, щёки разрумянились. От Фрола всегда веет теплом. На всех его дам веет, надо полагать.
– Вам нужно всё время кого-то на руках держать? – Осколки самообладания уже не собрать.
Прислоняюсь спиной к ледяной двери. Холод отрезвляет. Фрол одним пальцем выключает экран и небрежно кидает телефон на диван. Склоняет голову набок и упирается в меня взглядом. Ага, сейчас! Со мной этот номер больше не пройдёт.
– Кто вас сюда впустил?..
Он подносит палец к губам, и я послушно перехожу на шипение:
– Кто вас сюда впустил? – Отлипаю от двери и иду к столу, как начинающий йог по углям.
Фрол молчит, провожая меня взглядом, будто я конь ярморочный.
– Маруся плакала? – спрашиваю твёрдо, как у пациента температуру.
– Наконец-то вопрос по существу, – усмехается Фрол и с нежностью всматривается в личико нашей дочки. – Нет. Не плакала. Мы очень мило провели время. Для неё я Декабрь, сын Деда Мороза.
– Обезьяну просила? – вздыхаю, я.
Для меня он тоже Декабрь. Жаркий Декабрь. Я до сих пор помню вкус его поцелуев, ласковые прикосновения. Но это в прошлом. Подушка на моём рабочем кресле принимает меня в поролоновые объятья. Ноги гудят после рабочего дня. Я незаметно скидываю мокасины и ставлю на них стопы. Сегодня и без Фроловой обезьяны пациентов «аки песка морского» обслужили. Нажимаю кнопочку, вспыхивает монитор, на экране появляется Марусино личико. Фрол вытягивает шею и улыбается. Впервые жалею, что у меня там не фото какого-нибудь красавчика.
– Да, обезьяну, – с опозданием отвечает он. – Обещал подарить.
– Не стоит. Я скажу, что вы ей приснились.
– Сколько ей? Сообразительная такая.
– Пять, – Я завожу новую карточку пациента и пьянею от аромата цитрусового парфюма, добравшегося до моего носа. – Фамилия!
– Чья? – не сразу понимает Фрол.
– Обезьяны!
– А, ну да. Горин. Простите, я не представился, – пальцы вновь отправляются в путешествие по чубу и завершают свой путь на затылке, – обычно меня узнают.
– Кличка и возраст, – бесстрастность сейчас моё всё.
– Тридцать три года, кличка «Горюшко».
Я утыкаюсь лбом в ладони.
– Обезьяны, что ли? – закипает Фрол. – Вы не можете не перескакивать так быстро с одного на другого.
Перескакивают блохи. И мужики из постели в постель. Вслух я этого не произношу и вновь кладу пальцы на клавиатуру. Фрол смиряется с моим молчанием:
– Моцарт, девять лет.
Вопрос-ответ, заполняем карточку без дальнейших пререканий. коридоре мерное урчание баса Коляна то и дело прерывается взрывным Люськиным смехом.
Я отправляю в чат клиники расчётный листок. Вот и всё. Сейчас Фрол встанет и вновь исчезнет из моей жизни. Он меня не узнал, не почувствовал, значит, не судьба. А удивлённо-разочарованное «ах, это ты», мне не нужно. Ужас, какое унижение пережила та рыжая девица на шоу. Но она сама виновата!
Я смотрю на Фрола, а он не сводит зачарованного взгляда с Маруси. На глаза наворачиваются слёзы, к горлу подкатывает комок. Я отворачиваюсь к окну и щёлкаю себя по кончику носа. От чихания помогает, думала, и от слёз, но нет. Выдыхаю и встаю из-за стола.
– Можете идти оплачивать.
Фрол удивлённо поднимает на меня глаза. Повторяю медленно, но настойчиво:
– Я говорю, вы можете идти оплачивать.
– Она так хорошо спит, – шепчет он.
– Я тоже хочу хорошо поспать, – перехожу я на шёпот, – а вы заняли моё место.
– Простите, – Фрол поднимается, держа Марусю на руках. – Можно нескромный вопрос?
– Нельзя, – упираюсь взглядом в его широкую грудь.
Что ж такое! Тянет, как магнитом. Только бы взглядами не обжечься!
– Обычно разрешают.
– Идите туда, где разрешают! – Протягиваю руки, чтобы забрать Марусю.
– Мы договорились с ней встретиться, – Фрол отступает. – Я обещал показать обезьян.
В общество шептунов нас приняли бы сразу в правление.
– Вот так и пропадают дети, – наступаю я на Фрола.
– Я не маньяк, а футболист, между прочим! – Фрол поворачивается к дивану. – Вы хоть простынь поправьте, мамаша!
Поправляю простынь, не обращая внимания на колкость и подбираю его телефон:
– С обезьянами мяч гоняете?
Фрол укладывает Марусю на диван, и она, цепляясь за его руки, улыбается во сне. Фрол поправляет дочке волосы, целует свой палец и касается им её лба. Выпрямляется и взгляд его становится жёстким. Он отвечает вопросом на вопрос:
– А вы и спите в маске?
Мои щёки вспыхивают.
– Да, бахилы ещё обуваю. – Впихиваю ему в руку телефон, мелькнувший фоткой обнажённой красотки, и киваю в сторону двери: – До свидания, Горюшко.
– У вас дочка, между прочим, кашляет! – шепчет Фрол, убирая телефон в задний карман джинсов, и заглядывает мне в лицо.
У меня дикое желание натянуть хирургический колпак себе на глаза.
– И что? – теперь уже я отступаю.
– А то! Ребёнок больной, а вы его с собой на работу таскаете.
– Муж в командировке, вот и таскаю! – сочиняю на ходу.
– И кто у нас муж? – Фрол упирает руки в боки.
– А вам что за дело? – Поворачиваюсь и словно под дулом пистолета иду к дверям.
– Врёте вы всё! – выплёвывает Фрол мне в спину. – Нет у вас никакого мужа! И знаете почему?
Я замираю. Конечно! Болтун – находка для шпиона. Спасибо, доча! Открываю дверь и поворачиваюсь к наглецу.
– Ну?
– Мужчину вам надо! – улыбается Фрол одним уголком губ.
– Пошёл вон отсюда!